Ульрих Бек (1944 г.р.) - профессор социологии, директор Социологического института Мюнхенского университета. Областью интересов У.Бека была сначала социология труда и социология профессий. Постепенно центр тяжести его исследований сместился сначала к проблемам неравенства, затем - экологии и, наконец, - современности. Именно исследования в области экологии и по теории модерна вывели Бека на проблематику общества риска, и уже отсюда он перешёл к тому широкому кругу проблем, включая, разумеется, и одну из самых звучных и актуальных ныне тем - "глобализацию" - сильная и оригинальная разработка которых сделала его одним из самых интересных современных социологов.
Ключевой, важнейшей публикацией У. Бека является "Общество риска" (1986). Это в точном смысле слова эпохальная книга, если и не составившая эпоху, то, во всяком случае, как говорят немцы, соопределившая её, ещё точнее: как мало какое другое социологическое сочинение ясно обозначившая наступление нового времени, той самой социальной ситуации, которую мы сейчас проживаем на собственном опыте. Главная мысли книги: модернизация размывает контуры индустриального общества, в недрах которого рождается другая модель современного мира, названная исследователем "обществом риска".
(выдержки)
Задача этой книги - очертить контуры будущего общества, придав содержание модной в последнее время приставке "пост". В основе книги лежит предположение, что мы являемся свидетелями - субъектом и объектом - разлома внутри модерна, отделяющегося от контуров классического индустриального общества и обретающего новые очертания - очертания (индустриального) "общества риска".
Центральная теоретическая идея: "как в XIX веке модернизация привела к распаду закостеневшее в сословных устоях аграрное общество, так и теперь она размывает контуры индустриального общества, и последовательное развитие модерна порождает новые общественные конфигурации".
Если в XIX веке утрачивали привлекательность сословные привилегии и религиозные представления о мире, то теперь теряют своё значение научно-техническое понимание классического индустриального общества, образ жизни и формы труда в семье и профессии, образцы поведения мужчин и женщин и т.д.
Нас ещё долго будет занимать это различие между традиционной модернизацией и модернизацией индустриального общества, или, говоря по-другому, между простой и рефлексивной модернизацией.
"Антимодернистский" сценарий, волнующий сейчас мировую общественность, - кризис науки, техники, прогресса, новые социальные движения - отнюдь не вступают в противоречие с модерном, а является выражением его последовательного развития за пределы индустриального общества.
Вывод: в то время как в индустриальном обществе "логика" производства богатства доминирует над "логикой" производства риска, в обществе риска это соотношение меняется на противоположное (часть первая). В рефлексивности модернизационных процессов производительные силы утратили свою невинность. Выгода от технико-экономического "прогресса" всё больше оттесняется на задний план производством рисков.
В центре стоят модернизационные риски и их последствия, которые проявляются в непоправимом ущербе для жизни растений, животных и людей. Их нельзя уже, как это было с производственными и профессиональными рисками в XIX веке, локализовать, свести к специфическим группам населения; в них присутствует тенденция к глобализации… (главы I и II).
Однако эти социальные угрозы и их культурный и политический потенциал - только одна сторона общественного риска. Другая сторона попадает в поле зрения, если в центр рассмотрения поставить имманентно присущие индустриальному обществу противоречия между модерном и его противоположностью. С одной стороны, вчера, сегодня и на все времена контуры индустриального общества набрасывались как контуры общества больших групп населения - классов или социальных слоёв. С другой, классы по-прежнему зависят от значимости социальных классовых культур, которые в ходе модернизации послевоенной ФРГ, общества всеобщего благоденствия, были как раз поколеблены в своих унаследованных ценностях (глава III).
С одной стороны, с развитием индустриального общества совместная жизнь людей согласовывалась с нормами и стандартами небольшой семьи. С другой, небольшая семья строится на "сословном" положении мужчин и женщин, которое в непрерывном процессе модернизации (приобщение женщин к получению образования и рынку труда, растущее количество разводов и т.д.) становится неустойчивым. Но тем самым приводится в движение соотношение между производством и воспроизводством, как и всё, что связано между собой в индустриальной "традиции небольшой семьи": брак, материнство и отцовство, сексуальность, любовь и т.д. (глава IV).
С одной стороны, индустриальное общество мыслится в категориях общества, ориентированного на труд (ради заработка). С другой, актуальные мероприятия по рационализации подрывают сами основы такого порядка: скользящие графики рабочего времени и смена рабочих мест стирают границы между работой и не-работой. Микроэлектроника позволяет заново, поверх производственных секторов, связывать в единую сеть предприятия, филиалы и потребителей (глава VI).
С одной стороны, в индустриальном обществе обретает официальный характер наука, а вместе с ней и методологические сомнения. С другой, эти сомнения (вначале) ограничиваются чисто внешней стороной дела, объектами исследования, в то время как основы и следствия научной работы отгораживаются от бушующего внутри скептицизма. Это деление сомнения так же необходимо для целей профессионализации, как оно неустойчиво ввиду неделимости подозрения в ошибочности прогноза; в своей непрерывности научно-техническое развитие претерпевает разрыв между соотношением внутреннего и внешнего. Сомнение распространяется на основы и риски научной работы, а в результате обращение в науке одновременно обобщается и демистифицируется (глава VII).
С одной стороны, вместе с развитием индустриального общества утверждаются притязания и формы парламентской демократии. С другой, радиус значимости этих принципов раздваивается. Субполитический процесс обновления "прогресса" остаётся в компетенции экономики, науки и технологии, для которых самоочевидные в демократической системе вещи аннулированы. В непрерывности модернизационных процессов это становится проблематичным там, где - перед лицом накопивших опасный потенциал производительных сил - субполитика перехватывает у политики ведущую роль в формировании общества (глава VIII).
Иными словами: в проект индустриального общества на разных уровнях - например, в схему "классов", "небольшой семьи", "профессиональной работы", в понятия "науки", "прогресса", "демократии" - встроены элементы индустриально-имманентного традиционализма, основы которого становятся хрупкими и аннулируются в рефлексивности модернизаций. Структура индустриального общества основана на противоречии между универсальным содержание модерна и функциональным устройством его институтов, в которые это содержание может быть транспорировано только партикулярно-селективным способом. Но это означает, что индустриальное общество в процессе развития само делается неустойчивым. Непрерывность становится "причиной" разрыва. Люди освобождаются от форм жизни и привычек индустриально-общественной эпохи модерна - точно так же как в эпоху Реформации они "вырывались" из объятий церкви в общество. Вызванные этим потрясения образуют другую сторону общества риска. Система координат, в которой закрепляется жизнь и мышление индустриального модерна - оси "семья и профессия", вера в науку и прогресс, - расшатывается, возникает новая двусмысленная связь между шансами и рисками, т.е. вырисовываются контуры общества риска. Шансы? Принципы модерна в обществе риска предъявляют иск индустриально-общественному развитию.
В развитых странах современного мира общественное производство богатств постоянно сопровождается общественным производством рисков, причём второе нарастает. Это связано с двумя обстоятельствами. Во-первых, благодаря достигнутому уровню человеческих и технолого-производительных сил, а также правовых и социально-государственных гарантий стало возможным уменьшить и социально ограничить подлинную материальную нужду. Во-вторых, вследствие стремительно растущих в процессе модернизации производительных сил риски и связанные с ними потенциалы самоуничтожения приобретают невиданный доныне размах.
Речь уже не идёт почти исключительно об использовании природных богатств, об освобождении человека от традиционных зависимостей, речь по большей части идёт о проблемах, являющихся следствием самого технико-экономического развития. Процесс модернизации становится "рефлексивным", т.е. становится сам своей темой и проблемой. На вопросы развития и использования технологий (в сфере природы, общества или личности) накладываются вопросы политического и научного "обращения" (обнаружение, предотвращение, сокрытие, вовлечение, управление) с рисками, которые несут ожидаемому будущему уже используемые или потенциальные технологии.
Социальные позиции и конфликты общества, "распределяющего богатства", рано или поздно в процессе непрерывной модернизации начинают пересекаться с позициями и конфликтами общества, "распределяющего риски. Начало этого перехода у нас в ФРГ приходится, по моему убеждению, на 70-ые годы. Это означает, что с тех пор оба вида тем и конфликтов напластовываются друг на друга. Мы ещё не живём в обществе риска, но и больше не живём только в обществе распределения благ. По мере осуществления этого перехода мы действительно приближаемся к переменам в общественном устройстве, которые выводят нас из существовавших до сих пор категорий, образа мыслей и способов действия.
Тогдашние опасности, в отличие от сегодняшних, раздражали глаза и нос, т.е. воспринимались органами чувств, тогда как сегодняшние риски, как правило, не поддаются восприятию и, скорее, коренятся в химико-физических формулах (например, содержание ядов в пище, радиоактивная опасность). С этим связано ещё одно отличие. Тогда их можно было отнести к недостаточной обеспеченности гигиеническими технологиями. Сегодня их причина - в избыточности промышленной продукции. Нынешние риски и опасности существенно отличаются от внешне нередко сходных с ними средневековых глобальностью своей угрозы (человеку, растительному и животному миру) и современными причинами своего возникновения.
Дискуссия о содержании вредных и ядовитых веществ в воздухе, воде и продуктах питания, а также о разрушении природы и окружающей среды в целом всё ещё ведётся исключительно или по преимуществу в естественнонаучных категориях и формулах. С самого начала при таком подходе (и от политического движения в защиту окружающей среды) оставались скрыты социальные, политические и культурные реалии и последствия модернизационных рисков.
Исследуется распределение вредных веществ, ядов и рисков в воде, воздухе, почве, продуктах питания и т.д. Дифференцированные результаты исследований предоставляются испуганной общественности в многоцветных "картах состояния окружающей среды". Ясно, что подобные способы рассмотрения и изображения уместны в той мере, в какой они дают представление об окружающей среде. Но как только из них делаются выводы, касающиеся жизни людей, лежащий в их основе способ мышления оказывается несостоятельным. В этом случае или допускается в общем и целом, что все люди, независимо от дохода, образования, профессии и связанных с этим возможностей и привычек питания, проживания, использования свободного времени, в исследуемых регионах одинаково подвержены воздействию вредных веществ (что ещё требуется доказать), или же люди и масштаб нависшей над ними угрозы вообще выносятся за скобки, и разговор идёт только о вредных веществах, их распределении и воздействии на регион.
Особая трудность заключается в том, что исследования отдельных вредных веществ не в состоянии выяснить их концентрации в человеке. Человек "вдыхает вредные вещества вместе с воздухом, пьёт их с водой, съедает вместе с овощами и т.д. Другими словами: безопасные величины имеют нехорошее свойство накапливаться. Становятся ли они от этого - как обычно бывает при сложении по правилам математики - всё безопаснее?
Риски, как и богатства, являются предметом распределения; те и другие создают ситуации - ситуации риска и классовые ситуации. Но тут и там речь идёт о совершенно ином продукте и ином спорном предмете распределения. Если доход, образование и т.д. являются для одного человека потребляемыми, познаваемыми на опыте благами, то о существовании и распределении опасностей и рисков можно узнать только на основании аргументов. То, что наносит вред здоровью и разрушает природу, часто недоступно чувственному восприятию, и даже там, где лежит на поверхности, для "объективной" констатации опасности требуется специальное заключение экспертов. На передний план всё больше и больше выдвигаются опасности, … для обнаружения и интерпретации которых нужны "воспринимающие органы" науки - теории, эксперименты, измерительные инструменты.
Мысленное соединение разобщённого: догадки о причинной связи.
Разумеется, этой зависимости от знаний и невидимости цивилизационных ситуаций риска недостаточно для их понятийного определения; в них уже содержатся новые компоненты. Обнаружение "опасной концентрации свинца у детей" или "пестицидов в материнском молоке" - ещё не цивилизационная ситуация риска, как и концентрация нитратов в реках или серного ангидрида в воздухе. Нужно объяснить причины, показать, что этот продукт индустриального способа производства, побочное следствие модернизации. Женщина, которая в своей трёхкомнатной квартире в пригородном районе кормит грудью своего трёхмесячного малыша, имеет, следовательно, прямое отношение к химической промышленности, выпускающей защитные средства для растений… Во многом остаётся неясно, в каком радиусе можно и должно вести поиск побочных воздействий. Даже в мясе антарктических пингвинов недавно была обнаружена повышенная доза ДДТ.
Эти примеры можно толковать двояко: во-первых, в том смысле, что модернизационные риски имеют одновременно как специфически местные, так и неспецифически универсальные проявления; во-вторых, как доказательство того, насколько неожиданны и непредвиденны скрытые пути их вредных воздействий. Таким образом, то, что было разъединено в содержательном и материальном, временном и пространственном отношениях, в модернизационых рисках обнаруживает причинно-следственную взаимосвязь и тем самым ставится в контекст социальной и правовой ответственности.
Наука и социальная рациональность.
Претензии научной рациональности на объективное выяснение уровня риска в опасных ситуациях постоянно противоречат сами себе: они основываются на карточном домике спекулятивных предположений [1] и колеблются исключительно в пределах вероятностных высказываний; содержащиеся в них прогнозы безопасности не могут быть опровергнуты даже реально происходящими авариями.
Исследования надёжности реакторов ограничиваются оценкой определённых рисков, поддающихся количественному анализу на примере вероятных аварий. Размеры риска с самого начала сводятся к проблеме технической управляемости. Напротив, широкие слои населения и противников атомной энергетики волнует в первую очередь потенциал катастроф, заключённый в ядре. Даже считающаяся ничтожной вероятность аварии становится слишком высока там, где авария означает уничтожение. Иными словами, в дискуссиях о рисках обнаруживаются трещины и разрывы между научной и социальной рациональностью в обращении с цивилизационными потенциалами риска. В то же время научная и социальная рациональность "…остаются в зависимости друг от друга, так как соединены множеством нитей. Строго говоря, даже различать их становится всё труднее. Научные занятия рисками индустриального развития в той же мере соотнесены с социальными ожиданиями и оценочными горизонтами, в какой социальная полемика и восприятие рисков, в свою очередь, зависят от научных аргументов.
Многообразие дефиниций: всё больше рисков.
Каждая заинтересованная точка зрения пытается защитить себя с помощью определений риска и таким образом вытеснить риски, угрожающие её кошельку. Угрозы почве, растениям, воздуху, воде и животному миру в этой борьбе всех против всех за такое определение риска, которое принесло бы наибольшую выгоду, занимают особое место, так как они ставят на обсуждение вопросы всеобщего блага…
Возьмём, к примеру, умирание лесов. Пока причиной и виновниками этого считались короеды, белки или соответствующие лесничества, речь шла не о "рисках модернизации", а о халатности работников лесного хозяйства или о прожорливости животных. Совсем иные причины и виновники обнаруживаются тогда, когда преодолевается эта типично локальная ложная диагностика, и умирание лесов осознаётся и признаётся как следствие индустриализации. Вслед за химикатами под обстрел общественной критики подпадают фирмы, отрасли промышленности и науки… Кто вдруг обнаруживает, что пригвождён к позорному столбу экологически опасного производства, тот с помощью мало-помалу институализированной производством "контрнауки" всячески пытается опровергнуть аргументы, поставившие его к позорному столбу, и называет другие причины и других виновников. Картина усложняется. Центральную роль начинает играть доступ к средствам информации.
Причинные цепи и непрерывный процесс нанесения ущерба.
Заражает почву сельское хозяйство или же фермеры только слабое звено в цепи кругового процесса вредных взаимодействий? А может, они всего лишь несамостоятельные и подчинённые рынки сбыта для кормов и удобрений, которые производит химическая промышленность…? Власти уже давно могли бы запретить или строго ограничить выпуск ядовитой продукции. "Иными словами: высокодифференцированному разделению труда соответствует всеобщее соучастие в преступлении, а этому соучастию - всеобщая безответственность. Отсюда совершенно ясно, в чём заключается биографическое значение идеи системности: продолжительное время можно что-то делать, не неся персональной ответственности. Люди действуют как бы заочно. Они активны физически и пассивны морально и политически. Так перед лицом надвигающейся экологической катастрофы мы сваливаем вину друг на друга.
Содержание риска: ещё не состоявшееся событие, которое активизирует действие.
Риски, таким образом, имеют дело с предвидением, с ещё не наступившими, но надвигающимися разрушениями, которые сегодня реальны именно в этом значении. Вот пример из экспертного заключения по состоянию окружающей среды. Совет указывает на то, что высокие концентрации нитратов в азотных удобрениях до сих пор почти или вовсе не просачиваются в глубинные слои грунтовых вод, откуда мы берём питьевую воду. Они едва ли не полностью разлагаются в подпочвенном горизонте. Однако неизвестно, как долго это будет продолжаться. Многое говорит за то, что фильтрующая способность защитного слоя может и не сохраниться в будущем. Другими словами: часовой механизм в бомбе отсчитывает время. В этом смысле риски предполагают будущее, приход которого стоит задержать.
В каком-то очень важном смысле риски реальны и одновременно нереальны. С одной стороны, многие угрозы и разрушения уже реальны: загрязнённые и умирающие воды, гибнущие леса, неизвестные ранее болезни и т.д. С другой стороны, социально направленная тяжесть аргументов риска приходится на угрозы, ожидаемые в будущем. В обществе риска прошлое теряет способность определять настоящее. На его место выдвигается будущее как нечто несуществующее, как конструкт, фикция в качестве "причины" современных переживаний и поступков. Или мы будем активны сегодня, чтобы предусмотрительно устранить или смягчить проблемы и кризисы завтрашнего дня, или потом у нас этой возможности не будет.
Легитимация: латентные [2] побочные воздействия.
Риски можно узаконивать таким образом, что их нежелательное производство будут не замечать. Ситуации риска в техногенной цивилизации должны прорываться сквозь раздающиеся вокруг них призывы к табуизации и "возникнуть в научном обличье". Чаще всего подобное происходит в статусе "латентного побочного воздействия", который признаёт реальность угрозы и одновременно узаконивает её. Невозможно предотвратить то, чего не хотят замечать, риски возникают в процессе производства, они - нежданно появляющиеся дети, признание которых требует дополнительного обсуждения. Мыслительная схема "латентного побочного воздействия" выступает своего рода охранной грамотой, естественной судьбой цивилизации, которая признаёт неизбежность последствий, но одновременно избирательно распределяет и оправдывает их.
История распределения рисков показывает, что риски, как и богатства, распределяются по классовой схеме, только в обратном порядке: богатства сосредоточиваются в верхних слоях, риски в нижних. По всей видимости, риски не упраздняют, а усиливают классовое общество. К дефициту снабжения добавляется чувство неуверенности и избыток опасностей. Напротив, те, кто имеет высокие доходы, власть и образование, могут купить себе безопасность и свободу от риска. Группы населения, живущие вблизи промышленных центров, подвергаются длительному воздействию различных вредных веществ… Туго набитый кошелёк позволяет кушать яйца "экологически безопасных курочек" и салат с "экологически безопасных грядок".
Однако параллельно с обострением ситуаций риска сужаются приватные пути спасения и возможности компенсации; в то же время их усиленно пропагандируют. Для некоторых продуктов питания эти частные окольные пути могут быть полезны; но уже при водоснабжении все социальные слои зависят от одной и той же трубы; и уж при виде "лесов-скелетов" в далёких от промышленных центров "сельских идиллиях" становится ясно, что перед содержанием ядовитых веществ в воздухе, которым мы все дышим, падают все социально обусловленные барьеры. Действительно эффективная защита в этих условиях может быть достигнута только в том случае, если не есть, не пить и не дышать.
Вместе с экспансией модернизационных рисков - с угрозой природе, здоровью, питанию - социальные различия и границы становятся относительными. Модернизационным рискам свойственна имманентная тенденция к глобализации. Вместе с промышленным производством идёт процесс универсализации угроз, вне зависимости от того, где эти угрозы возникают: цепи продуктов питания связывают на земле практически каждого с каждым. Они не признают границ. Озёра в Канаде тоже содержат кислоту, на северных оконечностях Скандинавии тоже умирают леса.
Эффект бумеранга.
Риски, распространяясь, несут в себе социальный эффект бумеранга: имеющие богатство и власть тоже от них не застрахованы. Скрытые до поры до времени "побочные воздействия" начинают поражать и центры их производства.
Интенсивное сельское хозяйство, поддержанное миллиардными инвестициями, не только драматичным образом повышает в отдельных городах содержание свинца в материнском молоке и у детей. Разными способами оно подрывает и природный базис самого сельскохозяйственного производства: разрушается плодородный слой почвы, исчезают жизненно необходимые животные и растения, нарастает угроза эрозии почвы.
Экологическое обесценение и отчуждение.
Городские промышленные районы, автобаны и основные автомобильные магистрали наносят ущерб ближайшим окрестностям. Даже если ещё не доказано, по этой ли причине уже сегодня 7% федеральных земель настолько обременены, что на них без угрызения совести нельзя заниматься никаким сельскохозяйственным производством, принцип остаётся неизменным: собственность обесценивается, медленно "экологически отчуждается".
Главный вывод из сказанного предельно прост: всё, что угрожает жизни на этой земле, угрожает тем самым интересам собственности тех, кто живёт торговлей и превращением в товар продуктов питания и самой жизни. Таким образом возникает глубокое, систематически обостряющееся противоречие между желанием получить прибыль и интересами собственности, которые двигают процесс индустриализации, с одной стороны, и многообразными грозными последствиями этого процесса, наносящими ущерб прибыли и собственности (не говоря уже об ущербе самой жизни), с другой. Рыба из заражённых морей несёт угрозу не только людям, употребляющим её в пищу, но и многим из тех, кто живёт ловлей и переработкой рыбы.
Ситуации риска - это не классовые ситуации.
Индустриальные риски и разрушения не останавливаются перед государственными границами. При этом нужно различать страны, загрязняющие окружающую среду, и страны, вынужденные расхлёбывать, вдыхать эту грязь и расплачиваться повышенной смертностью, экологическим отчуждением и обесценением.
Ситуация риска существования под угрозой.
В отличие от богатства, которое притягивает, но может и отталкивать, в отношении которого всегда необходим и возможен выбор, риск и вредные воздействия прокладываются повсюду имплицитно [3], не признавая свободного (!) выбора. Сегодня можно говорить о сопряжённой с риском судьбе человека в эпоху развитой цивилизации, с этой судьбой рождаются, от неё невозможно избавиться никакими усилиям…
В эпоху развитой цивилизации, которая пришла, чтобы снять предопределённость, дать людям свободу выбора, избавить их от зависимости от природы, возникает новая, глобальная, охватывающая весь мир зависимость от рисков, перед лицом которой индивидуальные возможности выбора не имеют силы хотя бы уже потому, что вредные и ядовитые вещества в индустриальном мире вплетены в элементарный процесс жизни.
Новое международное неравенство.
Производства, сопряжённые с риском, выводятся в страны с дешёвой рабочей силой. Это не случайно. Существует постоянное взаимное "притяжение" между крайней бедностью и крайним риском (…). О беспечном обращении с пестицидами, например, в Шри-Ланке немецкий эксперт по третьему миру сообщает: "ДДТ там разбрасывают руками, люди покрыты белой пылью" [с. 49]. "В конкуренции между явной угрозой голодной смерти и невидимой смертельной угрозой отравления ядами побеждает необходимость борьбы с материальной нуждой.
Не вызывающие сомнения данности классового общества суть данности видимой культуры: костлявый голод контрастирует с заплывшей жиром сытостью, дворцы с хижинами, роскошь с лохмотьями.
В обществе риска эти явные очевидности уже не действуют. Невидимые риски не могут выиграть состязание с воспринимаемым органами чувств богатством. Видимое не может соревноваться с невидимым. Парадокс в том, что именно поэтому невидимые риски берут верх.
Очевидность нищеты вытесняет восприятие рисков; но только восприятие, а не их наличие и воздействие: риски, которых не хотят замечать, растут особенно хорошо и быстро.
В интересах производства не подвергаются изучению (не регистрируются) целые группы ядовитых веществ; они как бы не существуют и поэтому могут свободно распространяться.
Одновременно оттачиваются инструменты определительного "подавления" рисков и раздаются угрозы в адрес тех, кто риски не скрывает; на них клевещут, обзывают "нытиками" и производителями рисков. Их трактовку рисков считают "бездоказательной", а воздействие на человека и природу - "чрезмерно преувеличенным".
Именно благодаря отрицанию и невосприятию рисков возникает объективная общность глобальной опасности. Общество риска - это общество науки, коммуникативных и информационных средств. В нём обнаруживаются новые противоречия между теми, кто производит риски, и теми, кто их потребляет. Потенциал саморазрушения цивилизации, возникший в процессе модернизации, делает реальнее или по меньшей мере неотложнее и утопию мирового сообщества. Проблемы защиты окружающей среды могут осмысленно и по-деловому решены только на основе международных переговорах и соглашений. Соответственно путь к ним ведёт через конференции и переговоры поверх военно-политических блоков.
Политический вакуум.
Возникающие общности, вызванные к жизни опасностью не имеют политико-организационной опоры. Напротив, они сталкиваются с национально-государственным эгоизмом и господствующими внутриобщественными партийными и прочими организациями индустриального общества, представляющими его интересы.
В самом деле, угроза нарастает, но она не оборачивается превентивной политикой преодоления риска. Более того, неясно, какого рода политика, какие политические институты способны это сделать. Правда, возникает труднопостижимая, как и сами риски, общность. Но она - скорее нечто желаемое, нежели реально существующее. Одновременно с пропастью между желаемым и реальным положением вещей возникает вакуум политической компетентности и институциональности, даже вакуум представлений об этом. Открытость вопроса о политическом подходе к опасностям входит в резкое противоречие с растущей необходимостью действовать.
От солидарности нужды к солидарности страха?
В переходный период от классового общества к обществу риска начинает меняться качество общности. Говоря упрощённо, в этих двух типах современных обществ проявляются совершенно разные системы оценок. Классовые общества в своём развитии устремлены к идеалу равенства. Не так обстоит дело в обществе риска. Его нормативный и движущий принцип - безопасность. Если утопия равенства содержит в себе множество содержательно-позитивных целей общественного развития, то утопия безопасности, собственно, остаётся негативной и оборонительной: в принципе речь здесь идёт уже не о том, чтобы добиться чего-то "доброго", а чтобы избежать худшего. Мечта классового общества звучит так: все хотят и имеют право получить часть общего пирога. Цель общества риска: всех необходимо уберечь от ядовитых веществ.
Движущую силу классового общества можно выразить одной фразой: "Я хочу есть!". Движущая сила общества риска выражается фразой: "Я боюсь!". Место общности нужды занимает общность страха. Но пока ещё совершенно неясно, как действует сплачивающая сила страха".
Мой тезис звучит так: в обществе риска речь идёт о такой форме обнищания, которая сравнима и в то же время не идёт ни в какое сравнение с обнищанием трудящихся масс в промышленных центрах на раннем этапе индустриализации. Почему и в каком смысле "обнищание"?
Оно проявляется в связи с определённым уровнем развития производительных сил, взаимопроникновения рынков, соотношения собственности и власти. Речь в том и другом случае может идти о разных последствиях. Тогда - о материальном обнищании, нужде, голоде, тесноте, теперь - об угрозе и разрушении естественных основ жизни.
Так непосредственности лично и сообща переживаемой нищеты противостоит сегодня неосязаемость цивилизационных угроз, которые создаются только благодаря научному знанию и недоступны постижению первичным опытным путём. Это угрозы, которые выражаются на языке химических формул, биологических взаимосвязей и медико-диагностических понятий.
В классовом обществе бытие определяет сознание, а в основе риска, наоборот, сознание (знание) определяет бытие. Решающую роль в этом играет вид знания, а именно его независимость от собственного опыта, с одной стороны, и глубокая зависимость от знания, охватывающего все параметры грозящей опасности. В том, что касается положительного или отрицательного ответа, степени, масштаба и форм проявления грозящей ему опасности, человек принципиально зависим от чужого знания. Соответственно в ситуациях риска предметы повседневного обихода могут, так сказать, за одну ночь превратиться в "троянских коней", из которых выскочат опасности… Жертвам даже не надо решать, обращаться ли им за советам к экспертам. Не жертвы ищут экспертов по рискам, а сами эксперты ищут себе жертв. Они могут появиться совершенно неожиданно. Ибо опасность можно предположить в любом предмете повседневного спроса.
Отсюда ясно, что возможности научного исследования потенциала угроз, которые несут в себе производительные силы, всё больше сужаются. Признать сегодня, что при установлении предельных величин для использования пестицидов была допущена ошибка (в науке это нормальное явление), означало бы вызвать политическую (или экономическую) катастрофу, следовательно, этого делать не следует.
В отличие от классового общества в обществе риска жизненные ситуации и выработка знаний непосредственно связаны и переплетены между собой. Фаза латентности угроз риска подходит к концу. Невидимые опасности становятся видимыми. Разрушение природы происходит уже не в доступной собственному опыту людей сфере химических, физических и биологических цепей вредного воздействия, а прямо-таки бросается в глаза, бьёт в нос и лезет в уши. Колонки цифр при подсчётах содержания вредных и ядовитых веществ в продуктах питания и предметах обихода становятся всё длиннее. Опровержение ответственных лиц становятся всё более громкими и всё менее аргументированными. Конец фазы латентности имеет две стороны: риск и его (общественное) восприятие. Невозможно понять, обострились ли риски сами по себе, или обострился наш взгляд на них. Возросшую чувствительность к цивилизационным опасностям нельзя путать с враждебным отношением к технике: именно интересующиеся техникой молодые люди видят и называют эти опасности.
Во-первых, множатся попытки придать рискам научное обоснование; а во-вторых, вместе с риском растёт и бизнес. Промышленная система извлекает барыши из-за неблагоприятных условий, которые она же и порождает, и барыши немалые.
Проводится не превентивная, а символическая политика устранения рисков, на деле их умножающая. Создаётся соответствующая индустрия. "Делать вид" - вот что побеждает и становится программным.
Вы скажете, фикция? Полемический перегиб? Но тенденцию развития в этом направлении можно доказать уже сегодня. Если она претворится в жизнь, то это и будет пиррова победа, ибо риски, несмотря на всю косметику, будут расти и превратятся в глобальную опасность для всех. Индустриальное общество систематически производит угрозу самому себе накоплением и экономическим использование рисков.
Технические эксперты по рискам заблуждаются относительно эмпирической достоверности своих имплицитных оценочных предпосылок, а именно относительно предпосылок того, что представляется населению приемлемым, а что нет.
Различение между (рациональной) научной констатацией рисков и (иррациональным) их восприятием ставит с ног на голову роль научной и социальной рациональности в осмыслении цивилизационных рисков. Научное исследование рисков повсюду тащится следом за критикой социальной среды, прогресса и культуры индустриальной системы. Источник научно-технического скепсиса лежит в несостоятельности научно-технической рациональности перед лицом растущих рисков и цивилизационных опасностей. Это не несостоятельность отдельных учёных и дисциплин, она вытекает из системного институционально-методологического подхода науки к рискам. Науки таковы, какими их делают. Ориентированные на узкую специализацию, отчуждённо воздерживаясь от проверки практикой, они совершенно не в состоянии адекватно реагировать на цивилизационные риски, поскольку в высшей степени причастны к их возникновению и росту. Скорее, они становятся легитимным прикрытием охватившего весь мир индустриального загрязнения и отравления…
Как это показать? Осознание рисков модернизации утвердилось, преодолевая сопротивление научной рациональности. К нему ведёт широкий след научных заблуждений, ложных оценок и попыток приуменьшить серьёзность ситуации. История осознания и социального признания рисков совпадает с историей демистификации науки.
Экономическая слепота по отношению к рискам.
Главное заблуждение относительно технологического содержания риска следует искать в беспечном непонимании и преуменьшении опасности атомных рисков. Главный приоритет научно-технического интереса отдаётся производительности, и только потом, часто даже не во вторую очередь, думают о связанных с этим рисках.
Голоса "побочных воздействий".
Родители, дети которых страдают приступами ложного крупа, разбивают себе в кровь головы о стену невозможности научно объяснить существование модернизационных рисков. То, что для науки "скрытые побочные воздействия" и "недоказанные взаимосвязи", для них - их страдающие лающим кашлем дети, которые в сырую погоду синеют и с хрипом ловят ртом воздух. Кухня в доме крестьянина рядом с недавно построенным химическим предприятием может пожелтеть, но о подлинной причине не может быть и речи, пока это не "доказано научно".
Причины отрицания рисков.
Как и прежде, у нас всё ещё используется - в тесном взаимодействии науки и права - так называемый "принцип причинности" как шлюз для признания или непризнания рисков… Чаще всего имеется не один источник загрязнения, вредные вещества попадают в воздух из многих труб и соотносятся с неспецифическими недугами, в возникновении которых виновато множество "причин". Настаивание на точном доказательстве причинности - ядро естественнонаучной рациональности. Вместе с тем этот принцип родился из другого кружка проблем и, вероятно, в эпоху иного мышления. Во всяком случае, для модернизационных рисков он принципиально неуместен.
Сплошной обман: предельные величины.
Учёные допускают выбросы яда и одновременно узаконивают их в ограниченном объёме. Кто ограничивает загрязнение, тот уже согласился с его наличием. Предельные величины могут, правда, предотвратить наихудшее, но одновременно они являются разрешением на то, чтобы немножко отравить человека и природу. Всё дело в том, как велико может быть это "немножко". При определении допустимых величин встаёт вопрос, могут ли растения, животные или люди вынести маленькую или большую дозу яда, какова величина этой "дозы" и что значит "вынести".
Когда допускают отравление, возникает нужда в допустимых величинах. Тогда то, чего в этом предписании нет, становится важнее того, что в нём есть. Ибо то, чего в нём нет, им не охвачено, не считается ядом и может свободно и беспрепятственно вводиться в обращение.
В основе "предписания о допустимых величинах", следовательно, лежит в высшей степени сомнительное, опасное и ложное технократическое заключение: что ещё не изучено или не поддаётся изучению, не ядовито.
Разрывы в научной рациональности.
Традиционная политика защиты окружающей среды всё время плетётся в хвосте отравляющего окружающую среду производственного процесса. Основная причина этого состоит, вероятно, в том, что традиционная политика защиты экологии приступает к делу в конце производственного процесса, а не в его начале, т.е. при выборе технологий, сырья, вспомогательных материалов, топлива и конечного продукта…
Приходится сталкиваться с жёсткой закономерностью: поскольку риски не признаны наукой, они как бы не существуют - во всяком случае, в правовом, медицинском, технологическом и социальном плане, - следовательно, с ними не борются, ими не занимаются, их не обезвреживают. Монополия на истину научного суждения вынуждает жертв использовать для осуществления своих претензий все средства и методы научного анализа. И одновременно их модифицировать. Проводимая ими демистификация научной рациональности имеет в этом смысле в высшей степени амбивалентное значение именно для критиков индустриализма: с одной, стороны, необходимо сделать менее строгими научные притязания на истину, чтобы иметь возможность изложить собственную точку зрения. С другой стороны, вместе с сомнительностью научного суждения растёт и зона страха перед предполагаемыми, хотя и не признанными наукой опасностями.
Речь при осознании рисков идёт уже не об "опыте из вторых рук", а о "невозможности получения опыта из вторых рук". Более того: в конце концов никто не может знать о рисках, пока знание будет добываться опытным путём.
Спекулятивный век.
Видимый мир нужно пристрастно исследовать на скрытое присутствие в нём второй действительности. Масштабы оценки следует искать не в видимой, а в этой второй действительности. Кто просто потребляет вещи, принимает их такими, какими они кажутся, не задаваясь вопросом об их скрытой токсичности, тот не просто наивен - он недооценивает грозящую ему опасность и, оставаясь незащищённым, рискует своим здоровьем.
Солидарность живых существ.
В основе солидарности людей всё чаще обнаруживается страх. В основе этого страха и политических форм его проявления уже не лежит мысль о выгоде. Становится ощутимой общность между почвой, растениями, животными и человеком, "солидарность живых существ", которая в опасной ситуации в одинаковой мере затрагивает всё и всех.
"Общество козлов отпущения".
Подверженность опасности отнюдь не всегда выливается в осознание риска, она может спровоцировать нечто прямо противоположное - отрицание опасности из страха перед ней. Голод нельзя утолить утверждением, что ты сыт; опасность, напротив, можно интерпретировать так, будто её не существует (пока она не проявит себя). С ростом опасности и при одновременном политическом бездействии в обществе риска проявляется имманентная [4] тенденция стать "обществом козлов отпущения": не опасности виноваты, а те, кто их вскрывает и сеет в обществе беспокойство".
Как обходиться с неуверенностью: ключевая биографическая и политическая квалификация.
Страх перед снижением социального уровня, классовое сознание или ориентация на успех, с чем мы более или менее научились обходиться, уступают место другим центральным вопросам. Как преодолеть страх, если мы не в силах справиться с причиной этого страха? Как жить на цивилизационном вулкане, не забывая об опасности и не задохнувшись от страха, а не только от выделяемых этим вулканом вредных испарений? Из этого нарастающего принуждения к самостоятельному преодолению неуверенности раньше или позже должны возникнуть новые требования к общественным институтам в сфере образования, терапии и политики.
Где модернизационные риски "признаны" - а для этого нужно многое, не только знания, а коллективное знание о них, вера в их существование, а также политическое освещение связанных с ними последствий и причинных цепей, - там возникает беспримерная политическая динамика. Риски лишаются всего - латентности, отвлекающей "структуры побочных последствий", неотвратимости. Вдруг оказывается, что они требуют немедленных и решительных действий.
Кто ныне преуменьшает серьёзность умирания лесов, должен считаться с тем, что его публично упрекнут в цинизме. "Приемлемая нагрузка" превращается в "недопустимые источники опасности". Что ещё недавно находилось вне сферы влияния политики, сегодня в эту сферу попадает. Становится очевидной относительность предельно допустимых величин… Прочные технико-экономические "константы" - например, эмиссия вредных веществ, "невозможность отказа" от ядерной энергии - превращаются в политически подвижные переменные величины.
Постепенные системные изменения осуществляются в действии, в процессе признания модернизационных рисков и нарастания содержащейся в них опасности. Происходит это не в форме открытой, а в форме "тихой революции", как следствие изменений в сознании всех, как переворот без субъекта, без смены элит, при сохранении старого порядка.
Чтобы избежать надвигающиеся опасности, на достигнутом высоком уровне сельскохозяйственного производства требуется отчуждение собственности и/или вникающее во все детали планирование и контроль под протекторатом науки. Поражают не только эти требования (и даже не безапелляционность, с которой они провозглашаются). Поражает то, что они обосновываются логикой защиты от опасности; ввиду нарастания опасности будет очень трудно найти им политическую альтернативу, которая смогла бы действительно сделать то, на что претендует диктатура опасности.
Именно с ростом опасности в обществе риска возникают совершенно новые требования к демократии. Общество риска с целью защиты от опасности несёт в себе тенденцию к "легитимному" тоталитаризму, который, чтобы избежать худшего давно известным способом творит наихудшее. Политико-демократическая система оказывается перед худым выбором: или оказаться несостоятельной перед лицом систематически производимый опасностей, или под натиском авторитарный дисциплинарно-государственных "опорный точек" аннулировать основные демократические принципы. Разрушить эту альтернативу - одна из важнейших задач демократического образа мыслей и действий в наступающем будущем общества риска.
Общество со всеми его системами - экономической, политический, семейной, культурной - в современном мире уже нельзя воспринимать как нечто "автономное", независимо от природы. Экологические проблемы - это не проблемы окружающей среды, а в своём генезисе и последствиях целиком общественные проблемы, проблемы человека, условия его жизни, его отношения к миру…
Примечания.
[1] Спекулятивные - умозрительные, не опирающиеся на данные опыта.
[2] Латентный - потенциальный, ещё не раскрытый.
[3] Имплицитный - скрытый, неявный, непосредственно не воспринимаемый.
[4] Имманентный - внутренне присущий, некий неотчуждаемый от вещи или явления признак.
