Гуманитарная кафедра

Человек и общество


Источники к курсу "Человек и общество"

    Возможно, одно из отличий человека от животного в том, что человек задается вопросом о смысле своей жизни и не может жить счастливо, пока не найдет ответа на него. Еще древние философы предлагали свои ответы на этот вопрос, но каждая эпоха ставит его заново, не давая человеку возможности существовать с раз и навсегда найденным смыслом жизни. "Миф о Сизифе" - это попытка современного мыслителя Альбера Камю снова ответить на этот вопрос, оправдать собственное существование для себя самого. Но его рассуждение не совсем обычно. Многие, кто задумывался о смысле жизни, приходят к выводу, что она бессмысленна. Камю этот вывод берет за исходный пункт своих рассуждений. Да, жизнь бессмысленна, говорит он, потому что смерть перечеркивает любой ее смысл неотвратимо и окончательно. Есть ли выход, есть ли способ побороть эту неотвратимость? - задается вопросом французский философ. И вот таков его ответ.

   Есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема - решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить. Все остальное второстепенно. Как определить важность одного вопроса в сравнении с другим? Видимо по действиям, которые следуют за решением. Например, стоит ли умирать за научную истину? Галилей отдавал ей должное, но с легкостью от нее отрекся, когда она стала опасной для его жизни. В чем-то он был прав. Такая истина не стоила костра. Земля ли вертится вокруг Солнца, Солнце ли вокруг Земли - не все ли равно? И в то же время множество людей умирает, ибо, по их мнению, жизнь не стоит того, чтобы ее прожить. Мне известны и те, кто готов покончить с собой ради идей или иллюзий, которые они считают смыслом своей жизни (то, что называется причиной жизни, оказывается одновременно и превосходной причиной смерти). Поэтому вопрос о смысле жизни я считаю самым неотложным из всех вопросов.
   Вопрос это имеет лишь два варианта ответа. Один из них - самоубийство. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца. Сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится. Причин для самоубийства много. Говорят о "внутренних горестях" или о "неизлечимой болезни". Возможно это и так, но стоило бы выяснить, не был ли в тот день равнодушен друг отчаявшегося - тогда виновен он. Ибо и этой малости могло быть достаточно, чтобы горечь и скука, скопившиеся в сердце самоубийцы, вырвались наружу.
   Покончить с собой значит признаться, что жизнь кончена, что она сделалась непонятной. Это осознание отсутствия какой бы то ни было причины для продолжения жизни, понимание бессмысленности повседневной суеты, бесполезности страдания. Собственно говоря, чувство абсурдности и есть этот разлад между человеком и его жизнью. И это чувство в наш век преследует человека всюду.
   Однажды человек задает себе вопрос: "зачем?". Все начинается с этой окрашенной недоумением скуки. Скука является результатом машинальной жизни, но она все же приводит в движение сознание. Ибо все начинается с сознания, и ничто помимо него не имеет значения. Человек говорит себе: "это существование абсурдно, зачем мне вести эту скучную жизнь?"
   Откуда берется ощущение абсурда? Один источник абсурда - враждебность мира. Основанием любой красоты является нечто нечеловеческое. Стоит понять это, и окрестные холмы, мирное небо, кроны деревьев тут же теряют иллюзорный смысл, который мы им придавали Сквозь тысячелетия восходит к нам первобытная враждебность мира.
   Люди также являются источником нечеловеческого. В немногие часы ясности ума механические действия людей, их лишенная смысла пантомима явственны во всей своей тупости. Человек говорит по телефону за стеклянной перегородкой; его не слышно, но видна бессмысленная мимика. Возникает вопрос: зачем же он живет? Отвращение, вызванное бесчеловечностью самого человека, пропасть, в которую мы низвергаемся, взглянув на самих себя, эта "тошнота", как говорит один Сартр, - это тоже абсурд.
   Наконец, я подхожу к смерти и тем чувствам, которые возникают у нас по ее поводу.
   Мы живем будущим: "завтра", "позже", "когда у тебя будет положение", "с возрастом ты поймешь". Восхитительна эта непоследовательность - ведь в конце концов наступает смерть. Человек принадлежит времени и с ужасом осознает, что время - его злейший враг. Он мечтал о завтрашнем дне, а теперь знает, что от него следовало бы отречься, ведь он приближает смерть. В этой двойственности и есть абсурд.
   Ужасает математика происходящего. Время страшит нас своей доказательностью, неумолимостью своих расчетов. На все прекрасные рассуждения о душе мы получали от него убедительные доказательства противоположного. В неподвижном теле, которое не отзывается даже на пощечину, души нет. Элементарность и определенность смерти составляют содержание абсурдного чувства. В мертвенном свете рока становится очевидной бесполезность любых усилий человека.
   Действительно, о чем, по какому поводу я мог бы сказать: "Я это знаю!" О моем сердце - ведь я ощущаю его биение и утверждаю, что оно существует. Итак я возвращаюсь к самому началу, понимая, что с помощью науки можно улавливать и перечислять феномены, нисколько не приближаясь тем самым к пониманию мира. Мое знание мира не умножится, даже если мне удастся прощупать все его потаенные извилины. А вы предлагаете выбор между описанием, которое достоверно, но ничему не учит, и гипотезой, которая претендует на всезнание, однако недостоверна. Отчужденный от самого себя и от мира, вооруженный на любой случай мышлением, которое отрицает себя в самый миг собственного утверждения,- что же это за удел, если я могу примириться с ним, лишь отказавшись от знания и жизни, если мое желание всегда наталкивается на непреодолимую стену? Это не имеет ничего общего с умом, отрицает его глубочайшую суть, состоящую в том, что он порабощен миром.
   Я говорил, что мир абсурден, но это сказано чересчур поспешно. Сам по себе мир просто неразумен, и это все, что о нем можно сказать. Абсурдно столкновение между иррациональностью происходящего и исступленным желанием ясности, присущим человеку. Человек сталкивается с иррациональностью мира. Он чувствует, что желает счастья и разумности. Абсурд рождается в этом столкновении между призванием человека и неразумным молчанием мира.
   Я могу сказать, что абсурд не в человеке (если подобная метафора вообще имеет смысл) и не в мире, но в их совместном присутствии. Пока это единственная связь между ними. Проводя до конца абсурдную логику, можно сказать, что эта борьба между неразумным миром и человеком предполагает для человека полное отсутствие надежды (что не имеет ничего общего с отчаянием), неизменный отказ и осознанную неудовлетворенность (которую не стоит уподоблять юношескому беспокойству).
   
   Человек - извечная жертва своих же истин. Раз признав их, он уже не в состоянии от них отделаться. Осознавший абсурд человек отныне привязан к нему навсегда. Жить под этим удушающим небом - значит либо уйти, либо остаться. Необходимо знать, как уходят и почему остаются.
   Будь я деревом или животным, жизнь обрела бы для меня смысл. Вернее, проблема смысла исчезла бы вовсе, так как я сделался бы частью этого мира. Я был бы этим миром, которому ныне противостою всем моим сознанием, моим требованием вольности. Ничтожный разум противопоставил меня всему сотворенному, и я не могу отвергнуть его росчерком пера.
   Духовные конфликты воплощаются и находят свое прибежище - величественное или жалкое - в сердце человека. Ни один из них не разрешен, но все они преобразились. Следовательно, зная об абсурдности судьбы, можно жить ею только в том случае, если абсурд все время перед глазами, очевиден для сознания.
   Жить - значит постоянно пребывать среди абсурда. Пробуждать Одной из немногих последовательных философских позиций является бунт, непрерывная конфронтация человека с таящимся в нем мраком. Бунт есть требование ясности, в одно мгновение он ставит весь мир под вопрос.
   Самоубийство есть полная противоположность бунта, так как предполагает согласие. Согласие с бессмысленностью своего существования. Будучи одновременно сознанием смерти и отказом от нее, абсурд ускользает от самоубийства. Так что если абсурд и уничтожает шансы на вечную свободу, то он предоставляет мне свободу действия и даже увеличивает ее. Отсутствие свободы и будущего равнозначно росту наличных сил человека.
   Думать о завтрашнем дне, ставить перед собой цель, иметь предпочтения - все это предполагает веру в свободу, даже если зачастую слышатся уверения, будто ее не ощущают. Но отныне я знаю, что нет высшей свободы, свободы быть, которая только и могла бы служить основанием истины. Смерть становится единственной реальностью, это конец всем играм. У меня нет свободы продлить бытие, я раб, причем рабство мое не скрашивается ни надеждой на грядущую где-то в вечности революцию, ни даже презрением. Но кто может оставаться рабом, если нет ни революции, ни презрения? Какая свобода в полном смысле слова может быть без вечности?
   Таким образом, абсурдный человек приходит к пониманию, что реально он не свободен. Абсурд развеял мои иллюзии: завтрашнего дня нет. И отныне это стало основанием моей свободы.
   Пробуждение сознания, бегство от сновидений повседневности - таковы первые ступени абсурдной свободы. Вселенная абсурдного человека - это вселенная льда и пламени, столь же прозрачная, сколь и ограниченная. В конце его ждет крушение и небытие. Он может решиться жить в такой вселенной. Из этой решимости он черпает силы, отсюда его отказ от надежды и упорство в жизни без утешения.
   Но что значит жить в такой вселенной? Ничего, кроме безразличия к будущему и желания исчерпать все, что дано. Вера в смысл жизни всегда предполагает шкалу ценностей, выбор, предпочтение одних ценностей перед другими Если есть для чего жить, значит нужно следовать именно этому, остальное же отбрасывать.
   Мораль и шкала ценностей имеют смысл только в, связи с количеством и разнообразием накопленного опыта. Современная жизнь навязывает большинству людей одно и то же количество опыта, являющегося к тому же, по существу, одним и тем же. Разумеется, необходимо принимать во внимание и спонтанный вклад индивида, все то, что он сам "свершил". Ошибочно думать, будто количество опыта зависит от обстоятельств жизни. Оно зависит только от нас самих.
   Когда Ницше пишет: "Становится ясно, что самое важное на земле и на небесах - это долгое и однонаправленное подчинение, его результатом является нечто, ради чего стоит жить на этой земле, а именно мужество, искусство, музыка, танец, разум, дух -- нечто преобразующее, нечто утонченное, безумное или божественное", то он иллюстрирует правило великой морали. Он указывает тем самым и на путь абсурдного человека.
   
   АБСУРДНЫЙ ЧЕЛОВЕК
   Абсурдный человек отдает предпочтение своему мужеству и своей способности суждения. Первое учит его вести не подлежащую обжалованию жизнь, довольствоваться тем, что есть; вторая дает ему представление о его пределах. Уверившись в конечности своей свободы, отсутствии будущности у его бунта и в бренности сознания, он готов продолжить свои деяния в том времени, которое ему отпущено жизнью. Он освобождается от любого суда, кроме его собственного.
   Нам не до ученых рассуждений о морали. Дурные человеческие поступки сопровождаются изобилием моральных оправданий, и я каждый день замечаю, что честность не нуждается в правилах.
   Все моральные учения основываются на той идее, что действие оправдывается или перечеркивается своими последствиями. Для абсурдного ума эти следствия заслуживают лишь спокойного рассмотрения. Он готов к расплате. Иначе говоря, для него существует ответственность, но не существует вины.
   В итальянских музеях встречаются маленькие разрисованные ширмы. Священник держал такую перед глазами приговоренного к смертной казни, скрывая от него эшафот. Люди придумывают для себя такие ширмы - великие идеи или повседневные иллюзии, будущая вечная жизнь, уготованная нам церковью - это ширма, прикрывающая абсурд. Все церкви против нас, мы понимаем это. Нашим сердцам недоступно вечное, и мы сторонимся церквей, претендующих на вечность, будь они божественными или политическими. Но что мне до идей и вечности - соразмерные мне истины я должен добыть собственноручно. Это истины, от которых я не могу отделаться. Разве непонятно, что в этой уязвимой вселенной абсурда все человеческое обретает самый жгучий смысл? Суровые лица, поставленное под угрозу братство, сильная дружба - вот подлинные богатства. Они подлинны, так как преходящи, в них могущество и пределы ума, то есть его эффективность. Иные говорят о гениальности. Но я предпочитаю ей интеллект, он тоже может быть величественным. Он освещает эту пустыню и владычествует над ней. Он знает свое рабство и не скрывает этого. Он умирает вместе с телом. Но знание - вот его свобода. Откинуть ширмы и жить с ясным осознанием своего конца - вот истинное величие абсурда.
   Лишиться надежды еще не значит отчаяться. Дым земных очагов стоит райских благовонии. Смерть неизбежная, но навеки ненавистная, заслуживает презрения.
   
   
   АБСУРДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
   В романе Достоевского дети спрашивают у Алеши Карамазова: "Карамазов, неужели и взаправду религия говорит, что все мы встанем из мертвых и оживем и увидим опять друг друга?" И Алеша отвечает: "Непременно восстанем, непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу все, что было".
   "Непременно увидим друг друга". Вопросы о самоубийстве и безумии исчезают. С какой стати им появляться у того, кто уверен в бессмертии и его радостях? Человек обменял свою собственную божественность на счастье, признав существование бога.
    Дойдя до конца абсурдного рассуждения, находясь в одной из продиктованных его логикой позиций, мы замечаем, что нам небезразлична новая надежда, которая преподносится с таким пафосом. Это свидетельствует о трудности абсурдной аскезы и необходимости постоянного контроля за самосознанием, следующим по пути абсурда, намеченному в данном эссе.
   Работать и творить "ни для чего", лепить из глины, знать, что у творчества нет будущего, что твое произведение рано или поздно будет разрушено, и считать в глубине души, что все это не менее важно, чем строительство на века,- такова нелегкая мудрость абсурдного мышления. Решать одновременно две задачи: отрицания и утверждения - вот путь, открывающийся перед абсурдным творцом. Он должен сделать красочной пустоту.
   Творчество есть род аскезы. И все это "ни для чего", чтобы вечно повторять одно и то же, не двигаясь с места. Но, может быть, важно не само великое произведение искусства, а то испытание, которого оно требует от человека, тот повод, который дается произведением искусства человеку для преодоления призраков и хотя бы незначительного приближения к обнаженной реальности.
   
   МИФ О СИЗИФЕ
   Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд.
   Если верить Гомеру, Сизиф был мудрейшим и осмотрительнейшим из смертных. Правда, согласно другому источнику, он промышлял разбоем. Я не вижу здесь противоречия. Имеются различные мнения и о том, как он стал вечным тружеником ада. Его упрекали прежде всего за легкомысленное отношение к богам. Он разглашал их секреты. Эгина, дочь Асопа, была похищена Юпитером. Отец удивился этому исчезновению и пожаловался Сизифу. Тот, зная о похищении, предложил Асопу помощь, при условии, что Асоп даст воду цитадели Коринфа. Небесным молниям он предпочел благословение земных вод. Наказанием за это стали адские муки. Гомер рассказывает также, что Сизиф заковал в кандалы Смерть. Плутон не мог вынести зрелища своего опустевшего и затихшего царства. Он послал бога войны, который вызволил Смерть, из рук ее победителя.
   Говорят также, что, умирая. Сизиф решил испытать любовь жены и приказал ей бросить его тело на площади без погребения. Так Сизиф оказался в аду. Возмутившись столь чуждым человеколюбию послушанием, он получил от Плутона разрешение вернуться на землю, дабы наказать жену. Но стоило ему вновь увидеть об лик земного мира, ощутить воду, солнце, теплоту камней и море, как у него пропало желание возвращаться в мир теней. Напоминания, предупреждения и гнев богов были напрасны. Многие годы он продолжал жить на берегу залива, где шумело море и улыбалась земля. Потребовалось вмешательство богов. Явился Меркурий, схватил Сизифа за шиворот и силком утащил в ад, где его уже поджидал камень.
   Уже из этого понятно, что Сизиф - абсурдный герой. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений - он вынужден бесцельно напрягать силы. Такова цена земных страстей. Нам неизвестны подробности пребывания Сизифа в преисподней.
   Мифы созданы для того, чтобы привлекать наше воображение. Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, прижатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень руки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий, в пространстве без неба, во времени без начала и до конца, цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз. Сизиф интересует меня во время этой паузы. Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца, В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня.
   Этот миф трагичен, поскольку его герой наделен сознанием. О какой каре могла бы идти речь, если бы на каждом шагу его поддерживала надежда на успех? Сегодняшний рабочий живет так всю свою жизнь, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание, когда от, оторвавшись от трудов, задумывается о своей жизни. Сизиф, пролетарий богов, бессильный и бунтующий, знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает во время спуска. Ясность видения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение.
   Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, впускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когда память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их. Так Эдип сначала подчинялся судьбе, не зная о ней. Трагедия начинается вместе с познанием. Но в то же мгновение слепой и отчаявшийся Эдип сознает, что единственной связью с миром остается для него нежная девичья рука.
   Тогда-то и раздается его высокомерная речь: "Несмотря на все невзгоды, преклонный возраст и величие души заставляют меня сказать, что все хорошо". Эдип у Софокла дает нам формулу абсурдной победы. Античная мудрость соединяется с современным героизмом.
   Перед тем, кто открыл абсурд, всегда возникает искушение написать нечто вроде учебника счастья. "Как, следуя, по столь узкому пути..." Но мир всего лишь один, счастье и абсурд являются порождениями одной и той же земли. Они неразделимы. Было бы ошибкой утверждать, что счастье рождается непременно из открытия абсурда. Может случиться, что чувство абсурда рождается из счастья. "Я думаю, что все хорошо",- говорит Эдип, и эти слова священны. Они раздаются в суровой и конечной вселенной человека. Они учат, что это не все, еще не все исчерпано Они изгоняют из этого мира бога, вступившего в него вместе с неудовлетворенностью и тягой к бесцельным страданиям. Они превращают судьбу в дело рук человека, дело, которое должно решаться среди людей.
   В этом вся тихая радость Сизифа. Ему принадлежит его судьба. Камень - его достояние. Точно так же абсурдный человек, глядя на свои муки, заставляет умолкнуть идолов. В неожиданно притихшей вселенной слышен шепот тысяч тонких восхитительных голосов, поднимающихся от земли. Это бессознательный, тайный зов всех образов мира - такова изнанка и такова цена победы. Солнца нет без тени, и необходимо познать ночь. Абсурдный человек говорит "да" - и его усилиям более нет конца. Если и есть личная судьба, то это отнюдь не предопределение свыше, либо, в крайнем случае, предопределение сводится к тому, как о нем судит сам человек: оно фатально и достойно презрения. В остальном он сознает себя властелином своих дней. В неумолимое мгновение, когда человек оборачивается и бросает взгляд на прожитую жизнь, Сизиф, вернувшись к камню, созерцает бессвязную последовательность действий, ставшую его судьбой. Она была сотворена им самим, соединена в одно целое его памятью и скреплена смертью. Убежденный в человеческом происхождении всего человеческого, желающий видеть и знающий, что ночи не будет конца, слепец продолжает путь. И вновь скатывается камень.
   Я оставляю Сизифа у подножия его горы! Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым.