Гуманитарная кафедра

история России


хрестоматия для
10-х классов

    Правление царя Алексея Михайловича (1645-1676) ознаменовалось затяжными войнами и глубокими социальными потрясениями. Именно в это время было начато проведение реформ, впоследствии активно продолженных Петром I. Расширялись контакты России с европейскими державами, а на Западе, в свою очередь, резко возрос интерес к дотоле почти неизвестной стране. Из многочисленного корпуса записок иностранных дипломатов, посещавших Русское государство в эти годы, самыми обширными и подробными являются произведения А. Мейерберга и Н. Витсена. Августин фон Мейерберг был посланником императора Священной Римской империи Леопольда I Габсбурга к царю Алексею в 1661-1663 гг. Ему предстояло выступить посредником между Речью Посполитой и Россией, а также попробовать привлечь Россию в антитурецкую коалицию. Однако посольство не достигло практически никаких результатов.
   Уже в конце XVII в. сочинение Мейерберга было переведено на несколько европейских языков, неоднократно переиздавалось и впоследствии. Судя по всему, Мейерберг хорошо знал русский язык и пользовался при составлении еще в Москве своих записок сведениями русских летописей, а также трудами польских историков. В русской генеалогии он разбирался лучше многих других иностранных авторов. Его можно охарактеризовать как человека наблюдательного, сумевшего верно уловить многие важные черты русской жизни XVII в., хотя и воспринимавшего ее с предубеждением и неприязнью.
   Николаас Витсен в возрасте 23 лет после окончания Лейденского университета был прикомандирован к свите голландского посольства Якоба Борейля, с которым в 1664-1665 гг. и совершил поездку в Москву, описанную им в своем дневнике. В дальнейшем он продолжал активно интересоваться Россией, посвятив ее географии свое сочинение "Северная и Восточная Тартария". Будучи бургомистром Амстердама, он в 1697-1698 гг. принимал и сопровождал в поездке по Голландии молодого Петра I, с которым сохранял дружбу и вел переписку до самой своей смерти в 1717 г.
   Находясь в составе посольства в качестве привилегированного лица, Витсен имел время для множества встреч и бесед. Его интересовало все: характер власти царя, военный строй, церковные праздники, различные бытовые сценки. Факты, сообщаемые им, достоверны, он тщательно описывает особенности жизни, нравы и обычаи русских. В целом, его дневник дает яркую, живую, хотя и не всегда беспристрастную картину тогдашней России; для записок характерны острая наблюдательность, свежесть ума, юмор, юношеская непосредственность и откровенность.
   
   Вопросы:
   1. Какими чертами характеризует Мейерберг жизнь населения Москвы?
   2. Как оценивает Мейерберг систему управления Русского государства XVII в.?
   3. Почему, по вашему мнению, Мейерберг связывает характер власти царя с невежеством простого народа?
   4. Каково отношение Мейерберга к иностранцам на русской военной службе?
   5. Как воспринимал Витсен ограничения свободы передвижения для иностранцев в России?
   6. Какое впечатление на Витсена произвели жители Москвы и встречи с отдельными представителями купечества и приказной бюрократии?
   7. Как вы думаете, чем привлекла внимание Витсена личность патриарха Никона?
   8.Каким образом Витсен оценивал русскую жизнь в сравнении с европейской: скорее положительно или скорее отрицательно?

    …Москвитяне еще с пеленок начинают приносить жертвы Меркурию[1] и, судя по тому, как они исполняют это, надобно думать, что все они угодили ему… Они отстаивают свое лганье прибавкою новых лжей с таким наглым бесстыдством, что хотя знаешь наверное, что они солгали, однако ж все еще как-то сомневаешься в душе насчет своего мнения. Потому что, если когда и уличат их неотразимыми доводами в неправде, они, покрасневши, не придут в стыд, а еще усмехаются, точно застали их на каком добром деле. Посланники иноземных государей пусть не дожидаются и от царских уполномоченных более правдивых слов, потому что эти лица собирают вместе все тонкости закоснелого лукавства, чтобы провести их, либо выдавая ложь за правду, либо умалчивая, о чем надобно сказать, и ослабляют обязательную силу всяких решений на совещаниях тысячью хитрых изворотов, дающих превратный толк им, так что они совсем рушатся. А при счастьи или при невзгоде они до того слабы духом, что когда везет им счастье, они, будучи не в силах удержать своих восторгов, превозносят себя до самых звезд, а когда не везет, они позволяют одним щелчком столкнуть себя в пропасть. Оттого-то при переговорах они оказываются самыми непостоянными… Все это делает для иноземных послов исправление возложенных на них дел до того тягостным, а успех их до того сомнительным, что они нередко раскаиваются, что взяли на себя такую должность…
   …У людей побогаче стол умеренный, а прочие питаются одним хлебом и чесноком, и все одинаково утоляют жажду чистой водой или очень скупо приправленной подмесью закваски. Этой жажды их, однако ж, никогда нельзя утолить, если станешь подносить им водки, сколько душа их желает. Потому что они пьют, не процеживая сквозь зубы, как курицы, а глотают все глоткой, точно быки и лошади, да и никогда не перестанут пить, пока не перестанешь наливать. В кабаках пьянствуют до тех пор, пока не вытрясут мошну до последней копейки. Да и нередко бывает, что кто-нибудь за неимением денег отдает по уговорной цене шапку, кафтан и прочую одежду, даже до голого тела, чтобы попить еще, а тут безобразничает, однако ж хочет быть в виде не Геркулеса, а отца Бахуса на новую стать. От этой заразы не уцелели ни священники, ни монахи. Очень часто можно видеть, как кто-нибудь из москвитян выйдет неверным шагом из кабака, пойдет вперед с отяжелевшей от питья головой, да и валяется в грязи, пока не поднимет и не отвезет его к домашним какой-нибудь извозчик в видах платы за провоз, а эти извозчики в бесчисленном множестве стоят на каждой почти улице в Москве с своими наемными повозками. Бывает также чрезвычайно часто, что этих бедняков, потерявших всякое сознание, извозчики завозят в глухие переулки и, отобрав у них деньги и платье, бесчеловечно убивают.
   Но этот злой корень - пьянство - дает много других отпрысков самых ужасных злодейств. Москвитяне держат довольно многочисленных холопов и рабов, но с небольшими расходами, потому что, не заботясь о разноцветных платьях (ливреях для слуг), одевают их в какие ни на есть обноски. Но как пайков или месячины у них не водится, а притом много по закону постов, к которым они из бережливости прибавляют еще несколько от себя, то кормят слуг самым сухим хлебом, тухлой или сушеной рыбой и редко мясом, назначая в питье им чистую воду; эта вода подается тароватее[2] в случае какого праздника, будучи испорчена в виде кваса с умеренной примесью солода, чтобы имела возможность поразвеселить дух. Жалованья не дают им никакого, потому что большая часть их них холопы или крепостные, но и вольным-то очень ничтожное. Стало быть, они никогда не выходят с сытым желудком из-за домашнего стола, и вот вместе с праздношатающимися бедняками, которых бесчисленное множество, дожидается такой на площади без всякой работы, чтобы достать денег для насыщения себя, особливо на выпивку; не зная, по своей вине, никакого честного ремесла, они принимаются, как негодяи, за дурное: либо обворовывают тайком дома, которые стерегутся поплоше, либо грабят их, нарочно поджигая у людей позажиточнее и явившись будто бы подать помощь, либо в ночное время нападают открытою силой на встречных людей и, лишив их неожиданным ударом сначала голоса и жизни, чтобы они не могли кричать о помощи к соседям, отбирают у них потом деньги и платье. Так как и в трезвом состоянии они готовы на ссоры и гнусные обиды, то в пьяном виде очень часто поднимают драки из самых пустяков и, тотчас выхватив ножи, вонзают их друг в друга с величайшим ожесточением. Правда, что на всякой улице поставлены сторожа, которые каждую ночь, узнавая время по бою часов, столько же раз, как и часы, колотят в сточные желоба на крышах и в доски, чтобы стук этот давал знать об их бдительности шатающимся по ночам негодяям, и они из боязни быть схваченными отстали бы от злодейского дела, за которое принялись; а не то, если лучше хотят быть злодеями, сторожа их ловят и держат ночью под караулом, чтобы с рассветом отвести к уголовному судье. Но эти сторожа, либо по стачке с ворами, сами имеют долю в украденном, либо из страха их нерасположения к себе, будто объятые глубоким сном, не трогаются, потворствуя их злодействам, так что в Москве не рассветет ни одного дня, чтобы на глаза прохожих не попадалось множество трупов убитых ночью людей. Особливо в торжественные дни годовых праздников и на масленице, когда москвитяне, запрещая себе мясо и питаясь одною рыбой и молочным кушаньем, приготовляются к строгости наступающего 40-дневного поста: в то время они пьянствуют напролет дни и ночи, не только по греческому обычаю, но чересчур уже и по русскому, напоминая не христианские духовные представления, а бахусовы оргии: от страшного пьянства приходят в такое исступление и бешенство, что, совсем не сознавая своих дел или поступков, наносят раны друг другу и либо сами делаются убийцами, либо их убивают.
   У ворот нашего подворья стояли под начальством своего капитана 40 караульных из войска телохранителей, которых москвитяне называют стрельцами; их каждый день сменяло такое же число других стрельцов, так что этой ежедневной очереди подвергнулись все, кто только жил из них в Москве. Четверо из них, распределив между собою стражу по числу часов, беспрестанно караулили в разных местах здания, внутри и вне его, чтобы мы могли ночевать безопасно от воровства (по словам москвитян), или, как полагали вернее мы сами, затем, чтобы не допускать к нам никого, кто бы, может быть, и хотел прийти. Один из часовых, по распределению мест, должен был стоять на карауле под окошками моей спальни. В летние ночи он не давал мне спать диким пеньем либо нелепыми играми с сослуживцами. А зимою, чтобы согреться, бил в ладоши и скакал, притопывая ногами. Стало быть, мой сон нарушали постоянные неприятности. Мои жалобы на это приставам не принесли никакой пользы. Потому что все москвитяне предаются послеобеденному сну так, что купцы после полуден запирают свои лавки, а бояре и дворяне не принимают к себе никого, занимаясь делами только в утреннее время: вот они и подумали, что и я приспособлю свою, уже укоренившуюся с давних лет, привычку к их обычаю, а потом уж и не стану дорожить покойным сном по ночам…
   …Вход к нам, по показанию москвитян, открыт был для всех, но на самом деле для очень немногих. Не говоря уже о том, что никто из иностранцев не смел когда-либо взглянуть и издали на наши домы, многие из них часто были останавливаемы стрельцами, чтобы не входили к нам, либо по приказанию, либо из дерзости, тогда как мы этого и не знали, а потом и у прочих отбивали охоту от этого покушения примером испытанного ими отказа. Потому что, если какой-нибудь военный из них, в видах осторожности, просил у своего начальника, московского воеводы, позволения навестить нас, ему хоть и не отвечали отказом, но подавали дружеский совет, чтобы поудержался от этих вежливостей, а то, пожалуй, навлечет на себя подозрение великого князя…
   …Царства, области и города, подвластные московскому владычеству, управляются наместниками, называемыми у москвитян воеводами, которых управление, однако же, продолжается редко больше трех лет. Они управляют во всем согласно с постановлениями, которые в 1647 году Алексей велел составить по древним неписаным обычаям и, напечатав, хотел сделать общим законом[3]; а так как лица, пользующиеся расположением государя, получают даром его милости, точно водопроводные трубы воду, но никому не отводят ее даром, то необходимо нужно располагать этих любимцев к себе множеством подарков для получения должности. А чтобы воротить с лихвою свои убытки на это, воеводы, не уважая предписаний закона, не довольствуются стрижкою народного стада, им вверенного, но не боятся сдирать с него еще и шкуру, в той уверенности, что жалобы его имеют такой сиплый голос, что не дойти ему до царского слуха, только бы стало добычи с ограбленных, как для собственной жадности, так и на приобретение расположения к себе тех любимцев, для новой безнаказанности. Дело не стоит у них и за остроумной выдумкой для обирания втихомолку своих овечек, которые пожирнее: они задают пиры, и с каждым годом все чаще зовут на них областных дворян и купцов позажиточнее, чтобы, удостоившись такой необыкновенной почести, эти лица приносили им щедрые подарки по отеческому обычаю. Приговоры продают с торга: решают в пользу той стороны тяжущихся, которая принесет больше. Преступники покупают себе безнаказанность; злодеи притупляют лезвие меча правосудия, подставляя под удары его золотые щиты. Да и сами судьи для затруднения улики себе в несправедливости своих приговоров закрывают на суде глаза, чтобы подкупленные свидетели тем смелее делали свои ложные показания или для оправдания правдивого обвинения, или для подтверждения насказанной клеветы, чем богаче награду получают за свою ложь.
   Все бояре без исключения, даже и сами великокняжеские послы у иностранных государей, везде открыто занимаются торговлей. Продают, покупают, променивают без личины и прикрытия: сами продавцы, сами маклеры заставляют почетный посольский сан служить низкому промыслу. Не можем, однако ж, не признаться с негодованием, что такая низость чернит некоторых лиц и из более образованных народов, да даже иногда и из нашего…
   …Москвитяне, хотя и неучи, хоть ничего не видят в густой тьме невежества, большею частию не знают и грамоте, притом и вера их изобилует очевидными для здравого смысла заблуждениями, но все же осмеливаются еще хвастать, что они одни христиане, а всех приверженцев латинской церкви называть погаными. К римскому же первосвященнику питают еще такую ненависть, заимствованную от греков, что никогда не хотели дозволить свободного богослужения проживающим в Москве католикам, меж тем как без труда дают эту свободу лютеранам и кальвинистам, зная, что они отпали от папы, хотя эти люди осуждают такие вещи, которые в высоком уважении у москвитян, каковы: образа, крестное знамение и призывание святых… Здесь следует пожалеть о тех людях католического исповедания, которые, в видах незначительных выгод по торговле или по военной службе, перебираются в Москву, да еще с женами и детьми, без всякой надежды, чтобы их когда-нибудь отпустили оттуда…
   …Что москвитяне изгоняют все знания в такую продолжительную и безвозвратную ссылку, это надобно приписать, во-первых, самим государям, которые… ненавидят их из опасения, что подданные, пожалуй, наберутся в них духа свободы, да потом и восстанут, чтобы сбросить с себя гнетущее их деспотическое иго… Во-вторых, это следует приписать духовенству: зная, что науки будут преподаваться по-латыни и могут быть допущены не иначе, как вместе с латинскими учителями, оно боится, чтобы этими широкими воротами, если распахнуть их настежь, не вошел и латинский обряд, а учители его не передали на посмеяние народу его невежество и не представили бы в полном свете несостоятельность вероучения, которым оно потешается над его легковерием. А в-третьих, виною того старые бояре по зависти, что молодежь получит такие дары, которых из пренебрежения не хотели брать они сами, а от этого они справедливо лишатся исключительного обладания мудростью, которое не по праву отвели себе сами, и будут устранены от общественных дел в государстве…
   …Алексей статный муж, среднего роста, с кроткой наружностью, бел телом, с румянцем на щеках, волосы у него белокурые и красивая борода… Дух его наделен такими блестящими врожденными дарованиями, что нельзя не пожалеть, что свободные науки не присоединились еще украсить изваяние, грубо вылепленное природой вчерне. Кроткий и милостивый, он лучше хочет, чтобы не делали преступлений, нежели имеет дух за них наказывать. Он и миролюбив, когда слушается своей природной наклонности; строгий исполнитель уставов своей ошибочной веры и всей душою предан благочестию… И что особенно странно, при его величайшей власти над народом, приученном его господами к полному рабству, он никогда не покушался ни на чье состояние, ни на жизнь, ни на честь. Потому что хоть он иногда и предается гневу, как и все замечательные люди, одаренные живостью чувств, однако ж никогда не позволяет себе увлекаться дальше пинков и тузов…
   …Алексей без сомнения Государь, потому что повелевает всеми самовластно по древнему обычаю. Его воля - непреложный закон для всех подданных. Как господин над рабами, он имеет надо всеми право живота и смерти по своему произволению. Когда он сам накажет или по его приказу высекут кого-нибудь розгами либо плетьми, наказанные приносят еще ему благодарность. Не себя называют москвитяне владельцами своего имущества, а бога да царя… Надобно, однако ж, отдать должное правде. Так как верховная власть московских государей скорее власть господ над рабами, нежели отцов семейства над детьми, то подданные не признают отца в своем царе и не оказываются детьми к нему. Их покорность вынуждена страхом, а не сыновним уважением. Потому-то, когда страха нет или он поисчезнет, покорность упрямится и брыкается; хотя немилосердный господин и свирепствует над спинами всех их тем же кнутом, что и над боярскими, при всем том, если палач уберет кнут, они, точно собаки, встряхнувши спиной после побоев, продолжают по-прежнему упрямиться, от души готовые снова подставлять тело под удары с рабскою терпеливостью…
   …Пропасть, всегда зияющая ужасною пастью и поглощающая почти все богатство казны - это военное жалованье, выдаваемое всегда, как в мирное, так и в военное время… Иноземцев набралась такая пропасть в Москву на царскую службу из Германии, Батавии, Англии, Шотландии и других стран: в 1662 году, кроме двух полных генералов и двух генерал-майоров, я мог бы прочитать записанные в моей памятной книжке имена более ста иностранных полковников, многих подполковников и майоров и назвал бы почти бесчисленное множество капитанов и прапорщиков. Всем им Алексей не тяготится платить жалованье даже и задаром в мирное время, чтобы иметь их всегда налицо при неожиданно наставшей войне. Впрочем, я знал между ними очень много таких, которые раскаиваются в том, что забрались в этот лабиринт в надежде выгод, покинув отеческих богов и не подорожив свободною службой среди своего народа. Потому что царь жестоко издевается над условиями, которыми они обеспечили себе увольнение на родину, после определенного срока службы, положившись на них, точно на Ариаднину нить: одного он останавливает щедростью, другого просьбами, третьего повышением, даже, если ему угодно, ссылкою в излучистые закоулки безвыходных трущоб; проповедует всем о неприличии увольнения от службы для военных людей в такое время, когда война в самом разгаре или когда ее опасаются. Бедняки никогда и не отпускаются из-за этого опасения, от которого Алексей ни на минуту не может освободиться, так как обширное Московское государство почти отовсюду опоясано воинственными народами, не терпящими покоя, и окружено их завистью и ненавистью…
   …Хотя и есть в московском войске немало полковников из иностранцев, но как они, за немногими исключениями, едва только ползли у нас в низших чинах, а пришедши в Московию, быстрым скачком перенеслись через все промежуточные подчиненные должности прямо в высокую должность полковника, то и не в состоянии учить других уменью начальствовать, которому и сами не учились. А москвитяне, по врожденной гордости, пренебрегая их наставлениями, не слушаются их советов, хотя бы и благоразумных, до тех пор, пока, сбившись с пути, не зайдут туда, откуда ж и ноги не вынесешь. Тогда, в сильном переполохе, при большой неурядице дел, поздно переломив себя, просят они советов у чужеземцев, которые не принесут больше никакой пользы, и, приуныв со страха, добровольно уступают им начальство над войском, к неизбежной для него гибели. Оттого московские войска столько раз и были разбиты[4]…

   26 декабря[5]
   …В то же утро мы готовились въехать в Новгород, от которого находились только в миле с лишком. После полудня мы сели в сани и поехали… Под городом много монастырей и большие поля. Когда мы достигли города, они водили нас вокруг или вдоль него, что длилось, хотя мы быстро ехали рысью, 3/4 часа. Нас повели обратно вдоль реки, в объезд деревянной внешней стены, затем через реку Волхов, примерно до середины города, там нас высадили и через мост, ведущий из города, перевели в пригород. Этот мост не уступает нашему амстердамскому, но он сделан из дерева. Прямо в город, т. е. в пределы каменных стен, обшитых деревом, иностранцев не пускают[6].
   Внешний город за рекой окружен деревянным валом[7]. Когда мы проезжали мимо этих деревянных стен, кое-где показывались солдаты, из отверстий они выставляли ружья, знамена и высовывали головы. Слышен был барабанный бой. На расстоянии выстрела от упомянутого моста нас встретили те, которых прислали для встречи, с двумя великолепными санями, убранными сукнами и мехами: одни сани для проводника[8], другие для посла; вокруг стояли стрельцы с оружием и группа из 8-10 трубачей, которые, правда, производили много шума, но играли на трубах весьма беспорядочно. Русские шли впереди; на лошадях были позолоченные сбруи; они привели 5 ездовых лошадей для дворян, на лошадях тигровые и другие шкуры, белоснежные узды и седла по их обычаю, все великолепно…
   …Мы отправились к нашему двору сквозь ряды воинов, как горожан, так и солдат, на горожанах простая одежда и вооружение: кто с пистолетом, а кто с ружьем или мушкетом. Среди войск был один полк, одетый в красное, другой - в синее; их командиры были роскошно одеты: по походке и жестам они были похожи на комедиантов из нашего театра. Подали лошадь (запасную) для посла, и мы были окружены алебардщиками, их было так много, что с трудом поддерживали порядок в строю. Дом, где мы должны были остановиться, был завешан кое-где красным сукном, и у входа стояли солдаты, одетые в красное; слышен был и звук их труб. Рядом с нашими лошадьми шли сопровождающие их конюхи, тоже в красных кафтанах. Вокруг саней посла шло очень много таких же простых людей или немного выше рангом. Переводчик ехал, стоя в санях, а за ним шли пажи и слуги. Здесь зимой не время для верховой езды, это я вполне почувствовал; одна моя рука и полноса были почти бесчувственные и, попав в тепло, сильно ныли. Другие отморозили ноги так, что не могли долго усидеть. Среди оружия я видел здесь много старых голландских мушкетов, а также кривые приклады и длинные курки и т. п., у нас давно отмененные. Войска напоказ прошли мимо нашего двора, по их обычаю довольно беспорядочно. Несколько рот здесь было без ружей.
   Когда мы вошли во двор, некий боярский сын сразу подошел к послу с пищей и напитками от воеводы[9], приветствовал его и обещал доставить все, что можно достать… При нашем приезде 32 знамени были поставлены в ружье; я думаю, что едва ли 10 воинов из 100 умеют им пользоваться. Чтобы увеличить в наших глазах количество войска, перед нами вторично пустили только что прошедших солдат, как будто мы этого не заметили! В первый день нас угостили двойным рационом.
   
   27 декабря
   На второй день посыльный князя - воеводы Новгорода - наряду с обычным приветствием привез пищу и напитки. Привезенного было мало и плохого качества, на что мы уже часто жаловались, говоря, что нам не нужны плохие продукты, Их Высокомогущества могут нас прокормить, и здесь мы находимся в городе, где за деньги можно все купить, мы очень удивлены такому плохому приему, тогда как у нас послы Его Величества имели всего вдоволь, да им еще в дорогу дают харчевые деньги. Слово за слово, разгорелся спор, мы говорили очень решительно. Упрекнули их, что и наши слуги привыкли к лучшему, а чтобы они знали, как и что пить, посол велел поставить на стол 7-8 бутылок своего вина, и напоили их так, что и они и мы крепко напились… Беседы, которые велись с ними, были очень поверхностны: нужно хвалить их и их страну, и их царя, который превыше всего на свете. Это они охотно слушали, хотя мы говорили так, что в Голландии и крестьяне могли бы заметить насмешку. Когда они пьют, то не поднимают стакан, а прежде чем пить, говорят, за кого пьют, и стакан идет по кругу. Наш посол сказал, что он счастливее, чем его отец, который часто и подолгу был послом в крупнейших странах мира[10], он же послан к самому великому монарху из всех. Говорили о времени нашего пребывания, об обратной дороге из Москвы, на что русские сказали: "Все зависит от воли Его Величества, сколько он захочет вас продержать и каким путем захочет послать вас обратно". Я, разгорячившись, рассказал им, как у нас встречают русских послов, показывают им все, вплоть до военного снаряжения и т. п. Спросил, почему они нас держат как в заточении и не пускают ни к валу, ни даже в город. "Без сомнения, - сказал я, - этот ваш город, как один из важнейших, наверное, всем снабжен, великолепен и достоин, чтобы показать его иноземцу". В ответ я услышал только: "Такова воля Великого Государя". Посол велел спросить, позволено ли послать кого-либо к воеводе, чтобы соблюсти надлежащую вежливость, на что получил отказ: "В этом, - сказали ему, - было отказано и английскому и другим послам"…
   
   28 декабря
   …Наш дом охраняли 15-16 человек из гвардии воеводы, они же сопровождали нас, когда мы выходили. Место, где находится наш дом, это пригород за рекой, он окружен деревянным валом; но нам не разрешают выходить отсюда или рассматривать это деревянное сооружение. Нас отстраняют от реки, которая течет вдоль города, а также от моста, ведущего к замку[11] и к городу. Да, они не позволяют немцам, встречающимся на улице, обращаться к нам, тем более не разрешают нам ходить в их двор. Таковы обычаи этой страны. Несмотря на это, я хорошо осмотрел город: он лежит вдоль реки, по расположению несколько схож с Лондоном; мост деревянный, по величине не уступает мосту через Темзу, течение реки здесь быстрее…
   
   8-11 января[12]
   …Любопытство привело меня в дом купца, куда я был приглашен на обед. Хозяйка приветствовала меня кубком пива, зачерпнув его из большого ковша, причем остатки из кубков выливались обратно в ковш, что было весьма неаппетитно. Стол накрыли грязноватой скатертью сами хозяин и его сын, хотя это важные люди, у которых в изобилии были холопы и слуги… Кроме нас было еще двое русских гостей; ох, как же некрасиво они едят! Не молятся, а только крестятся; сидят хуже, чем самый неотесанный наш крестьянин. Во время обеда пришел сынок хозяина и приветствовал нас рукопожатием и поклоном; чем крепче ударяют по рукам, тем, значит, серьезнее. Этот поднес каждому из нас по чарке водки и продолжал стоять, склонясь до земли, пока они не опорожнились. Затем хозяин вызвал жену, которая также поклонилась каждому из нас и поднесла по кубку водки, после чего сразу, не говоря ни слова, опять ушла. При первом выходе хозяйка сказала: "Приглашаю вас на хлеб-соль". Одета она была богато: шапка вышита золотом и жемчугом. Привезли нас домой в санях купца, а на следующий день я также угостил их…
   
   13-14 февраля
   …В пятницу и субботу мы видели много пьяных мужчин и женщин, попов и монахов разных чинов. Многие лежали в санях, выпадали из них, другие - пели и плясали. Теперь здесь было очень опасно; нам сказали, что в течение двух недель у 70 человек перерезали горло… За эти дни я видел несколько безумных[13], они шли почти совсем голые, на них были только переднички на поясе, в эти пьяные дни они скоморошничали; русские считают их святыми, дают им деньги и сажают на почетные места за столом.
   В эти же дни, повидав пьянство и пьяниц, их невыразимые излишества, я решил пойти к главному персидскому купцу познакомиться с ним; он приехал сюда со свитой одновременно с нами. Здесь я увидел давно известную вежливость этих людей, их остроумие, великолепие, а также отведал их деликатесы… Когда встреча была в разгаре, вошел один из русских скотов, его пристав, справиться о здоровье. Увидев нас, эта свинья сделал кислую мину и гневно спросил, кто мы такие и что мы здесь делаем. Ловкий перс наговорил ему, что мы наемные офицеры на службе царя и из любопытства пришли сюда. Пристав ушел, но сразу же вернулся и спросил, не из посольства ли мы. Ему снова дали тот же ответ, а этот глупец не мог сам определить по нашей одежде, кто перед ним и что мы за птицы, так как во всей Москве такого никто не носит…
   …Хозяин передал нашему послу большой привет. Он пожалел, что не мог выполнить свой долг и лично прийти приветствовать его: русские не позволяли. Попрощавшись, он отправил 7-8 своих господ с горящими свечами проводить нас домой. Я повторяю еще раз, что у этих людей больше поучительных бесед, учтивости и добрых нравов, чем у многих легкомысленных придворных юнкеров в Европе…
   
   17 февраля
   …Когда я нанял учителя русского языка, мне запретили приводить его в наш двор, следовательно, запретили учиться; вот какие это тупые скоты: сами невежественные и другим не позволяют чем-то заняться для развития ума…
   …Несколько дней назад я рассказывал, что меня угощали персы; теперь я принял некоторых из них у нас на посольском дворе, хотя и с большими трудностями: мы должны были сами лично сопровождать их по улице и оказать давление на наших русских охранников - стрельцов, которые принудили нас ограничить время их приема одним или полутора часами и пригрозили, что заставят гостей уйти, если мы не отпустим их вовремя… Наши караульные стрельцы просили не передавать приставам, что персы были у нас, и не допустили, чтобы мы проводили их домой…
   
   7 апреля
   …Ну, какая теперь снова началась пьянка! Кончились святые дни. Улицы были заполнены пьяными: многие лежали в грязи, как свиньи, без сознания, другие вплоть до рубахи все пропили, отдав все в казну царя; да, мы встречали сани, полные пьяных женщин. Бояре тоже не зевали; они шатались по городу, а многие с трудом удерживались на конях. В пасхальную неделю непрерывно звонят во все колокола; звонить разрешается всем, сколько хотят, в знак радости и ликования. Когда я и еще несколько из наших пошли погулять, один пьяный изругал нас самыми непочетными словами, и мы велели стрельцам, которые шли за нами, вытащить его из дома; стрельцы положили его наземь и в наказание поддали ему бердышом и алебардой, а потом заставили просить пощады и благодарить за милосердие. Да, если бы мы не заступились за него перед стрельцами, его бы наказали палкой и кнутом. Стрельцы имеют здесь большой авторитет в мелких делах, если они кого-нибудь захватят, они сами его и наказывают. Иногда русские дразнят иноземцев, которые живут в слободе на речке Кокуй: "Кыш на Кокуй, поганые!" Если это случается и поблизости есть солдаты, то они сразу могут их отдубасить. Попы и священники в эту неделю ходят со своими святынями, крестами и иконами по домам, благословляют живущих и не брезгуют угощением и водкой. Мы встретили группы священников, которые, вместо церковных, пели пьяные песни.
   
   8 апреля
   В среду, после Пасхи, генерал-лейтенант Бауман пришел приветствовать посла; он из голштинских офицеров на русской службе; под его началом, пожалуй, 40-50 человек: капитаны, майоры и подполковники.
   В ночь на четверг я увидел на небе комету, на вид размером 16-17 локтей, русские думают, что это означает счастье и мир для них. Царь велел двум людям, которые понимают в естественных науках и небесных телах, сделать из этого предсказание. Они дали очень забавный и сомнительный ответ…
   
   20 апреля
   …Я посетил Аверкия Степановича Кириллова, первого гостя, которого считают одним из самых богатых купцов. Он живет в прекраснейшем здании; это большая и красивая каменная палата, верх из дерева. Во дворе у него собственная церковь и колокольня, богато убранные, красивый двор и сад. Обстановка внутри дома не хуже, в окнах немецкие разрисованные стекла (витражи). Короче - у него все, что нужно для богато обставленного дома: прекрасные стулья и столы, картины, ковры, шкафы, серебряные изделия и т. д. … Все его слуги были одеты в одинаковое платье, что не было принято даже у самого царя. Он угощал нас очень любезно, беседовал о недавно появившейся комете; русские об этом рассуждают неправильно. Он показал нам книгу предсказаний будущего[14], переведенную на русский язык, будто в ней истинные предсказания, и спросил мое мнение об этом.
   У русских принято пить за здоровье царя либо при первом, либо при последнем тосте; и мы это здесь испытали на себе: когда не могли или не хотели больше пить, обязаны были еще выпить, так как царь все же должен долго жить. В этом тосте никто не смеет отказать; русским отказ стоил бы жизни или немилости царя…
   
   26 апреля
   …Увидели на посольском дворе лошадей некоторых воинских начальных людей, которые были в это время у нас в церкви. Они выставили за ворота их лошадей и слуг и заперли ворота с приказом никого не выпускать. Дело касалось старшего лейтенанта Хакета, которого они здесь заметили: его искали, так как он хотел уволиться, и они боялись, что он уедет вместе с нами. Оказывается, переводчики обо всем доносили: кто у нас бывает, и что у нас происходит, и даже какое у нас богослужение. Посла попросили прислать Хакета в Посольский приказ, но посол отказался: "Как же это я могу людей, приходящих к нам в церковь, арестовать и привезти к вам? Он вам нужен, привозите его сами". Начались громкие споры; русские упрекнули посла, что он хочет тайком вывезти из страны царских служащих, чего у него и в мыслях не было; да посол даже не знал об их спорах. Хакета, как только он вышел со двора, крепко выругали и увезли в приказ, причем никого не выпускали с нашего двора, пока его не взяли, да еще угрожали, что могли бы вытащить Хакета и со двора. Посол ответил, что они могут это сделать и со всеми нами, мы в их власти, но это противоречит праву народов. Так принуждают здесь наемных офицеров: высылают их из города, насильно держат в армии, кончился ли срок их службы или нет; не щадят больных и даже хромых, которые все равно ведь не могут служить…
   
   3 мая
   …Я с нашим пастором посетил Лукиана Тимофеевича (Голосова), которого называют латинским дьяком, потому что он говорит по-латыни. Очень дружески он угощал нас и называл братьями; сказал, что очень рад поговорить с людьми, которые понимают по-латыни, просил продолжать дружбу и поддерживать ее взаимной перепиской. Когда каждый из нас подарил ему по паре книг, он подарил нам по паре соболей - каждому, угостил по русскому обычаю и просил, чтобы мы из наших рук дали ему выпить, что мы и сделали… Я нашел, что дьяк очень богобоязнен; так, при нас он целовал Библию раз десять! Дома у него повсюду иконы. Он рассказал нам, как благочестив царь, который знает почти все из священного писания, в чем он (дьяк) его часто проверяет; еще рассказал, что царь питает любовь к свободным искусствам и языкам, но намеренно не дает изучать их ни своим детям, ни своим рабам…
   
   Заметка о небольшой поездке, которую я совершил, пока мы находились в Москве, в (Новый) Иерусалим, где живет Его Преосвященство Патриарх Российский.
   6 мая
   …Когда он приблизился, мы все трое очень почтительно били перед ним челом, а встав, предложили ему свои подарки, которые он охотно принял и, рассматривая, очень нас благодарил. На его крыльце стоял большой белый камень. На него он сел, чтобы беседовать с нами, а мы стояли перед ним под открытым небом с обнаженными головами. Он расспрашивал нас о многом, о ходе нашей войны (с Англией) и о том, как отпускают нашего посла; когда мы ответили: "Плохо", он сказал: "Вот теперь так и идут дела, когда меня там нет и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар. Когда я еще находился в Москве, всегда меня обвиняли в подобных неудачах; но кто же теперь виноват?" После этого он стал расспрашивать нас о положении большинства государств в мире.
   Надо знать, что этот патриарх, вызвав немилость царя, самовольно ушел со службы, забрал свой священный посох и тайком уехал из Москвы. Теперь он живет далеко от Москвы в добровольной ссылке. Обо всем этом слишком долго рассказывать. Но ввиду того, что Никон такое священное и высокое лицо, царь не может или не хочет его наказать и пока оставляет ему все церковные доходы…
   …После полудня мы отправились гулять с ним самим (патриархом). Он очень прост в обхождении и любознателен. Спрашивал нас и особенно меня о многом, в том числе: так ли красиво в нашей стране, как здесь? Велел для нас звонить в большой колокол и шутя спросил, такие ли в Амстердаме колокола? Привел нас на свою пасеку. "Вы, немцы[15], - сказал он, - хорошо умеете считать, высчитайте-ка, сколько пчел в моих ульях?"
   У этого человека нехорошие манеры, он опрометчив и тороплив, привык часто делать некрасивые жесты, опираясь на свой крест (крест на посохе). Он крепкого телосложения, довольно высокого роста, у него красное и прыщавое лицо, ему 64 года. Любит испанское вино. Кстати или нет, часто повторяет слова: "Наши добрые дела"… С тех пор, как он уехал из Москвы, теперь уже 7-8 лет назад, его головы не касались ни гребенка, ни ножницы. Голова у него как у медузы, вся в густых, тяжелых космах, так же и борода…
   
   22 мая
   …Считая характер народа и его веру известными, не буду их описывать, скажу только, что они хорошие христиане, но необучены и плохо воспитаны. Обучение там не в почете, и тех, кто занимается наукой, называют еретиками. Они чрезмерно сладострастны и очень склонны к пьянству; я стыжусь вспоминать примеры того и другого как у женщин, так и у мужчин. Вступают в брак еще детьми, и это по разным причинам. Они все рабы, кроме самого царя…

Тексты приведены по изданиям:
Утверждение династии. М., 1997;
Витсен Н. Путешествие в Московию, 1664-1665. СПб., 1996.

   Примечания:
   [1] Имеется в виду, что в древнеримской мифологии Меркурий, будучи богом торговли, считался также прародителем таких человеческих качеств, как хитрости, лжи и коварства.
   [2] Щедрее.
   [3] Соборное Уложение 1649 г.
   [4] Речь идет о поражениях русской армии 1659-1662 гг. в ходе войны с Речью Посполитой за Украину.
   [5] 1664 г.
   [6] Речь идет о Софийской стороне Новгорода.
   [7] Торговая сторона - пригород, где и находились обычно иноземцы.
   [8] Т. е. дворянина, присланного новгородским воеводой для встречи.
   [9] Новгородский воевода - князь Иван Борисович Репнин.
   [10] Виллем Борейль, отец Якоба Борейля, был послом в Швеции, в Англии и во Франции.
   [11] Новгородский кремль.
   [12] 1665 г.
   [13] Юродивых.
   [14] Вероятно, какое-то сочинение, содержавшее предсказания на 1665 г.
   [15] Здесь - иностранцы.